Ставрополь ремесленный

Испокон веков ставропольская земля была основным источником существования наших предков. Они растили хлеб, выращивали скот, но не всегда сводили концы с концами в своем бюджете. Поэтому для получения дополнительного, вспомогательного заработка крестьянин занимался ремеслом или каким-нибудь промыслом. В конце 1883 г., согласно проведенной переписи, 15833 крестьянских хозяйства Ставропольского уезда занимались различными промыслами. Часть из них была тесно связана с сельским хозяйством: здесь трудились маслобойщики, огородники, пасечники, садоводы и др. Профили строительного производства требовали привлечения крестьян для работы каменщиками, колодезниками, кровельщиками, малярами, кирпичниками, пильщиками, печниками. Были среди крестьян Ставропольского уезда и бондари, ведерники, гармонщики, колесники, лапотники, а также умельцы в промыслах и ремеслах, связанных с изготовлением одежды и обуви: башмачники, овчинники, сапожники, сыромятники, портные, шерстобиты, шапочники и др. Были и такие промыслы, где работал и  с металлом кузнецы, медники, слесари. Многие рассматривали  промысел в качестве вспомогательного приработка. Таких среди ставропольских  крестьян было 65,8%. То вся деревня бросится заниматься плетением рогож, то изготовлением изделий из бересты, то начнут выращивать лук. Многое зависело от конъюнктуры рынка, цены на тот или иной товар. Поднялась цена на мочало, всей деревней в лес — дерут мочало, насытился рынок — бросили. Конечно, играли свою роль и местные традиции, и условия для занятия подсобным промыслом. Способности и талант некоторых превращали занятия ремеслом в основной вид заработка. Рынок, а также весь уклад сельского жителя требовали новых и разных товаров и услуг, и все это вполне удовлетворялось.

В конце прошлого века в Ставропольском уезде насчитывали массу различных и нужных людям ремесел. Было 44 калачника, которые выпекали калачи, 230 дровосеков, 38 лапотников, 48 рогожников, 342 портных, 4 гребенщика, 27 колодезников и т. д. Некоторых ремесел, распространенных в Ставропольском уезде, сейчас нет в нашей жизни: одни «исторически угасли» (кучера, лакеи), другие сменили название (красильщики, повитухи), третьих современная технология отодвинула с переднего края, многие постепенно забылись. С некоторыми ремеслами предыдущих поколений есть смысл ознакомить читателей.

Лесной промысел

В жизни человека лес играл и играет огромную роль. Лес давал пищу, работу, изделия лесного промысла всегда использовались человеком. Леса в Ставропольском уезде были в основном в северной и южной части: в Бряндинской, Мулловской, Старо-Бинарадской и Федоровской волостях. Здесь жили крестьяне, для которых работа в лесу являлась промыслом, в дополнение к хлебопашеству. 230 крестьянских дворов этих волостей являлись дроворубами и доставляли лес потребителю.

Крестьяне деревни Кунеевка (на месте этой деревни сейчас Комсомольсктй район) традиционно в зимнее время нанимались рубить и возить лес в имение графа Орлова-Давыдова. Для этого крестьяне переселялись на две-три недели в лес, где устраивали себе землянки. Нетрудно догадаться, что работать приходилось по пояс в снегу. В Старой Бинарадке этим промыслом занималась почти половина населения.

Крестьяне Федоровки, Зеленовки ежегодно зимой нанимались лесопромышленниками Аржановым и его конкурентом Сбитневым рубить и возить лес к Волге, за 12 верст от села, получая по 28 коп. за каждый доставленный воз. Здесь лес готовили к продаже в другие места, собирали плоты или готовили к погрузке на баржу. Часть привезенного леса оставалась для переработки на местных предприятиях. Обработать лес можно было на лесопильных заводах Милитинского в Кунеевке, Леушина в Ставрополе, Капустина в Куру моче. Свои лесопильные заводы были в Ташле, Старой Бинарадке, Новом Буяне, Узюкове.

Рубкой леса за зиму один крестьянин мог заработать 10 руб., а перевозкой на лошадях — 5 руб. Чтобы нагляднее представить себе эту сумму, заметим, что средняя цена за лошадь на ставропольском рынке составляла тогда 20 руб.

Зачастую дроворубный промысел комбинировался с другими, непосредственно с ним связанными, — мочальным и лубочным. Например, в с. Бряндино крестьяне договаривались о рубке и возке леса купцам Маркову и Алееву, а вместо денег выговаривали себе право пользоваться мочалом или лубками. Или наоборот: дерево брали себе, а мочало и лубок отдавали хозяевам леса.

Лыко и мочало являлись тем сырьем, которое требовалось многим. Из лыка плели рогожи, из которых делали кули для сыпучих продуктов, циновки. В Ставропольском уезде работало 48 мастеров-рогожников. Центр рогожников располагался в небольшом татарском с. Боровки Нижне-Сахчинской волости, где делали рожные кули. Купцы нанимали ткать кули по две копейки за штуку, а за кули, так сказать, в «экспортшести кулей за день мало кто из мастеров мог изготовить. Из мочала делали швабры, кисти, веревки, канаты, упряжь для лошадей. Использовалось оно и для набивки тюфяков, мягкой мебели. Наконец, никто не обходился без обыкновенной банной мочалки.

Но главное, для чего использовалось лыко – это лапти — самая массовая, самая дешевая и самая популярная старинная русская обувь.

Лапти были хороши всем — легкие, удобные, дешевые, теплые зимой и прохладные летом. Один недостаток — они быстро изнашивались: до 20 пар изнашивал крестьянин за сезон. Впрочем, сплести новые не составляло труда: это умели делать почти в каждой крестьянской избе, 37 лапотников Ставропольского уезда были поистине мастерами своего дела. Они могли сплести лапти на любой размер, специально для дальней дороги, для любого времени года. Могли сделать и расписные из покрашенного лыка. Делали для «шлепанья» по домашнему хозяйству с завышенными бортиками, их называли «бахилки».

Значительная часть крестьян занималась смолокурением и выжигом угля. Получаемые смола и деготь пользовались большим спросом у крестьян. Дегтем смазывались колеса телег, различные замки, сапоги, чтобы не промокали. Тогда не было лучшего средства, чем деготь, чтобы пропитать сваи, нижние венцы деревянных срубов, соприкасающихся с влажной почвой или водой. Без дегтя невозможна была работа кожевенных заводов, где он использовался для приготовления так называемой черной (русской) юфти — кожи особой выделки с  приятным смолистым запахом. А разве мог зашуметь самовар без доброй горсточки древесного угля! Не могли обходиться без него и кузнецы. Так что смолокуры и углежоги делали крайне нужный и необходимый в хозяйстве товар. Традиционно этим подрабатывали крестьяне с. Курумоч, Русское и  Чувашское Собакаево, Большой Кандал. Но все-таки центром смолокуров и углежогов была Старая Бинарабка, здесь этим промыслом занималось 50 крестьянских дворов.

Для работы смолокурам за селом выделялось две-три десятины земли. В земле рылась яма, или, как тогда говорили, «кубанка», до двух метров глубиной, стены которой выкладывались кирпичом, а нижняя часть обмазывалась глиной и поливалась смолой, чтобы стены сделать плотными и непроницаемыми для смолы. Для смолокурения лес покупался исключительно сосновый — дровами или корнями, но лучшим смоляным материалом считались сосновые корни, обыкновенно покупаемые крестьянами по 3 руб. за куб. сажень (сажень составляет 2,13 м). Добыть из земли кубическую сажень сосновых пеньков и переколоть их требовало гигантских затрат труда. 12 крестьян за целый день работы могли заготовить одну сажень или один человек — за 12 дней. А из орудий труда были лопата, топор и деревянные клинья.

При закупке сосновых дров подготовительный период, конечно, сокращался вдвое, но зато из такого же количества выкуривалось вдвое меньше смолы, а уголь получался гораздо мягче корневого, значит, и дешевле.

В кубанку клали от пяти до десяти возов расколотых корней, в зависимости от размеров ямы, из которой через три дня выкуривалось 15—18 пудов смолы и до 15 кулей угля (по два пуда в каждом). С каждой кубанки чистой прибыли получалось 10 руб. 50 коп., а если вычесть стоимость собственного труда, доставку товара на базар, то заработок на этом промысле составлял 33 коп. в день.

В последней трети прошлого века выгонка смолы у ставропольских крестьян сильно сократилась из-за того, что колеса стали смазывать нефтью, но сбыт угля не ограничивался местными рынками. Углежоги Ставропольского уезда успешно продавали его в Спасском Затоне (Казанская губерния), в Криушах (Симбирская губерния), Самаре, где корневые угли продавались по 70 коп. за куль, а дровяные — по 50 коп.

Лес давал жизнь и промыслу, которым занимались смолянщики. Некоторые старики еще помнят «смолянки» — этакие дощечки для точки кос. В сенокосную пору и во время жатвы была слышна песнь косы. Косой-горбушей, а позднее косой-стойкой жали ячмень пшеницу, овес, косили гречу, горох. Поскольку лезвие косы или, как говорили, жало, быстро затуплялось, его постоянно подтачивали деревянной лопаточкой, обмазанной варом и обсыпанной песком или наждачной пылью. Отсюда и название — «смолянка».

Мастеров-смолянщиков в Ставропольском уезде было 36 человек, в основном среди чувашского и татарского населения сел Собакаево, Кильметьево и Кубан-озеро. Смолянки продавались в Ставрополе на базаре по 0,5 коп. или три-четыре копейки за десяток. При хорошем урожае хлебов или трав спрос на смолянки был большой, поэтому такие мастера за весну зарабатывали по 10—12 руб.

Но к концу XIX века этот промысел из-за конкуренции точильных брусков стал сокращаться, осталось в памяти только слово «смолянка».

В осеннее время часть крестьян занималась в лесу выделкой пчелиных колод. Для этого брали разрешение лесничего на поиск полусгнивших палых деревьев. За каждое дерево платили по 20 коп. и старались вывезти в определенный срок. Если не успеешь, то найденное и оплаченное тобой дерево становилось собственностью казны. Из вывезенного палого дерева с помощью тесла, топора и долота получались ульи. Обычно мастер мог за день изготовить не более двух колод, а покупателями таких колод-ульев были местные крестьяне. Каждая колода стоила 50 коп.

Ульи требовались многим, ибо пчеловодство в уезде было хорошо развито. В 1883 г. в с. Мусорка приходилось 609 ульев на 530 крестьянских дворов, в Ст. Бинарадке _ 603 улья на 505 дворов, в Зеленовке — 197 ульев на 109 дворов, в Васильевке — 156 ульев на 149 дворов, в Федоровке — 134 улья на 98 дворов, в Ягодном — 702 улья на 579 дворов. Конечно, это не означает, что каждый крестьянский двор имел пчел и был покупателем ульев. В Мусорке только 56 крестьян держали пчел, в Ягодном — 23 и т. д. В любом случае покупатели были всегда.

Уважаемыми на селе были бондари, они нужны были всем. Уже с лета люди готовились к предстоящей зиме и надо было подумать, в чем квасить, мочить, солить продукты на зиму. В этом случае без изделий бондарей не обойтись. 49 человек в Ставропольском уезде занимались исключительно бондарным промыслом, кроме того, еще в 208 крестьянских семьях частично выполнялись бондарные работы. Бондари были во многих селах, но больше всего их было в Мулловке, Бригадировке, Нижнем Якушкино, Красной Реке. Свой товар многие из них предлагали на базаре. Правда, были и такие мастера, продукция которых почти не доходила до базара. Они только успевали выполнять заказы односельчан, да и из ближайших деревень приходили заказывать, прослышав про мастерство бондаря. Пожалуй, самым распространенным изделием у бондарей были кадки для квашения и соления.

В конце сентября — начале октября в каждой крестьянской семье назначался день, который назывался капустница. В этот день заготовляли капусту. В то время часть капусты квасили, а часть солили. Капусту квасили целыми кочанами, шинковали, рубили. Мелко нарубленную капусту сдабривали морковью, тмином, обычно в кадушку клали несколько целых, крестообразно надрезанных кочанов. Практически по такой же технологии квасят и сейчас. А тогда слои капусты пересыпали солью и ржаной мукой, еще добавляли ржаного кваса. Так и пошло название «квашеная», т. е. заправленная квасом. Стоит ли говорить, что подобная капуста намного отличалась от той, что готовят сейчас в пластмассовых ящиках, полиэтиленовых мешках или стеклянных банках. Хозяин заранее, до засолки заказывал бондарю или покупал на базаре кадушки. Можно было заказать или купить бочку, кадушку любого размера: от одноведерной до 20-ведерной с учетом её особенностей предназначения. Хозяину достаточно было сказать, для чего необходима посуда. Бондари, впрочем, как и другие мастера дорожили своей репутацией и работали на совесть.

Основное условие, предъявляемое к кадушке для солений, было то, чтобы она была дубовая. Дубильные вещества, содержащиеся в этом дереве, придавали солению своеобразный аромат. Капуста, огурцы в таких кадках оставались до самого жаркого времени крепкими, хрустящими. Если кадушка была старая и дубильных веществ в ней от времени поубавилось, то ее запаривали дубовым веником. Для этого в неё наливали кипяток, клали раскаленный камень и дубовый веник, затем плотно закрывали. Воду сливали, и кадка вроде бы восстанавливала качества свежего дуба.

Но бывали гурманы, как правило, из состоятельных хозяев, которые отдавали предпочтение осиновой бочке перед дубовой. Это было связано с тем, что капуста, заквашенная в осиновой бочке, приобретала особый вкус. В осиновой бочке белизна и упругость капусты сохранялись идеально. Но осиновые бочки были недолговечны, практически на один сезон, поэтому экономные хозяева покупали и заказывали дубовые. Но настоящие знатоки даже в дубовую кадушку вместе с капустой клали осиновое полено. В этом случае капуста никогда не перекисала. Между прочим, ученые-химики нашли в коре осины консервирующие кислоты и подтвердили, как правы были наши предки.

У бондаря можно было заказать и другие кадки, поменьше размером, другого назначения. Заказывали беленькую, с чуть розоватым оттенком липовую кадушечку для хранения меда — идеальней посуды не было, в ней мед сохранял свой аромат и свежесть. Липовые кадушечки использовались также для хранения и перевозки сливочного масла. Хороший бондарь подсказывал заказчику секрет хранения в такой таре и топленого масла. Для этого надо было только предварительно в кадку налить горячую соленую воду и дать остыть.

Если кадушки были в основном осенним товаром, то весной бондарям, к примеру, охотнее заказывали легкие липовые подойники с крышкой, чтобы летом с пастбища хозяйка могла принести надоенного молока. Причем подойник закрывали крышкой только по дороге па дойку, чтобы не попала мошкара или пыль. А когда шли обратно, крышку снимали: существовало поверье, что молоко под глухой крышкой не может находиться, поэтому подойник закрывали чистой тряпицей.

Бондарь мог сделать и небольшие бочонки из темного дерева. Это были можжевеловые кадушечки, и любая хозяйка знала, что лучшей посуды для сметаны не придумать, в ней сметана не кисла. Но больше всего, пожалуй, можжевеловые бочата использовались для засолки грибов. Соленые грибы из такой кадушки имели своеобразный аромат, неповторимый вкус, потому что сама древесина источала запах, напоминающий запах перца. Весной бондари предлагали и различную деревенскую посуду типа фляжек, логунцов, жбанчиков и т. п. Летом в сенокосную пору, когда все выезжали в поле или на жнитво, невозможно было обойтись без жбанчика холодного кваса, пива или просто холодной воды.

В любое время года у бондарей была работа, хотя и у них были свои профессиональные каникулы. За неделю до рождества, когда начинались двухнедельные святки, бондари отдыхали. По народному поверью, в это время нельзя было производить работы с гнутием дерева, а то не будет приплода скота.

Поздней осенью, когда у бондарей в работе наступало временное затишье, они выполняли другую столярную работу, к примеру, большим спросом пользовались сундуки. Каких только размеров, фасонов их не делали! Как только в доме подрастала девушка, обязательно приобретали сундук, в котором хранилось приданое. В зависимости от достатка невесты и сундуки продавались большие и малые. Были и окрашенные, и инкрустированные, с наборной крышкой. Можно было заказать обитые жестью: золотой и серебряной, с отделкой в луженую полоску. Встречались сундуки со звоном, открываешь — колокольчик звенит. Все сундуки были с замком, будь он накладной или внутренний, а то и вовсе с каким-нибудь особым секретом. Сундуки перестали заказывать, когда в крестьянской избе появились комоды и шифоньеры.

Бондари делали массу всевозможной домашней утвари, без которой в крестьянском хозяйстве нельзя было обойтись: различные жбаны, кружки, солонки. А как быть без коромысла — легкого и прочного? В каждом доме нужна была лохань, в которой стирали. А обыкновенная банная шайка? В каждой крестьянской бане было три-четыре шайки разного размера. Хороший бондарь делал банные шайки исключительно из липы. Не только потому, что липовую, в отличие от дубовой, было легче передвигать, но и потому, что в ней отсутствовали дубильные вещества и вода хорошо мылилась.

Не было ни одной крестьянской семьи, в которой не было бы квашни. Также как и хлеб, квашня в народном представлении символизировала достаток, урожай, богатство, счастье. В каждом доме хлеб пекла самая опытная хозяйка, у одних он получался лучше, у других хуже.

Замешивали, или, как говорили в старину, затворяли тесто для хлеба в бондарной квашне, в наших местах говорили «деже». Тесто, затворенное в дубовой квашне, более подвижное, легкое, поднималось чуть ли не на глазах. Было очевидно, что дубовая древесина содержит какие-то вещества, которые ускоряют брожение теста. Мастер, дороживший своей репутацией, старался делать квашню обязательно из древесины зимнего дуба, засохшая листва которого не опадает всю зиму. Понятно, что такая «тайна» ремесла передавалась только по наследству. Репутация дубовой квашни была столь велика, что каждая хозяйка стремилась иметь именно ее в своем хозяйстве.

Квашня не только кормила, но и лечила. Народные врачеватели давно подметили, что остатки теста в квашне со временем покрываются белым налетом, имеющим целебные свойства. На стенках квашни стали специально оставлять немного теста, которое собирали после того, как на нем вырастали плесневые грибки… Пластырь из этого теста накладывался на плохо заживающие раны. Известно, что из плесневого грибка был создан лечебный препарат пенициллин. Конечно, можно было затворить тесто и в квашне, купленной у гончара, но хлеб был уже не тот.

Гончарное дело

Крестьянский быт, любая семья, богатая или бедная, не могли обойтись без продукции гончарных дел мастеров. Это был, пожалуй, самый выгодный для ставропольского крестьянина промысел. Поскольку его развитие зависело от сырья — природной глины, а она была не везде, то географическое развитие гончарного дела диктовалось именно этим обстоятельством. На привозной глине гончары почти не работали.

Традиционными центрами гончарного дела в Ставропольском уезде были два села: на севере — Новая Майна и в центре — Старая Майна. В первом селе гончарством занималось 58 семей, во втором — 15. Причем это были старинные центры гончаров, сложившиеся еще в начале XIX века. Понемногу гончары работали и в других селах, но их промысел не имел промышленного значения.

Орудие производства у гончаров было несложное: 152 ножной гончарный круг, несколько самодельных различной величины ножей да проволока для снятия со станка горшков. В сараях, а в большинстве случаев и в жилых избах ставили гончарный круг, сюда же приносили в кадушках глину, приготовленную из творила.

Ловкими, быстрыми движениями рук из бесформенного куска глины на глазах рождалась посуда. Снятый с круга горшок оставляли или в этом же помещении, или относили в сушильню, где ставили на нижнюю полку. Здесь посуда стояла до тех пор, пока при надавливании на нее пальцем не оставалось следа. В таких случаях гончары говорили, что горшок «провял».

Затем посуду поднимали с нижних полок на верхнюю, где она находилась до тех пор, пока от удара палочкой не начинала издавать чистый звук. После этого посуду переносили и ставили на обычную домашнюю печку, и здесь она оставалась до самого обжига. Вся без исключения посуда была красного цвета, для чего к глине примешивался сурик и купорос.

Гончар делал различной формы и величины горшки, специальные ёмкости для молока (здесь они назывались балакири), сковороды, жаровни, кастрюли, кувшины, рукомойники с двумя горлышками, различные миски, блюда.

Изготовление того или иного вида посуды шло по временам года и зависело от спроса покупателей. В мае гончары больше делали кувшины, с ними крестьяне выезжали на полевые работы. В сентябре больше всего в ассортименте были блюда, сковороды и горшки. Сразу же после нового года делали балакири, так как с этого времени обыкновенно начинали телиться коровы.

Сделанная посуда определенное время сушилась в сарае, дожидаясь второго ответственного этапа закалки. Для закаливания изделий мастер строил на склоне оврага, на околице, или, как здесь говорили, «на выпуске» несколько одинаковых по величине горнов, устраиваемых в вырытой яме, обложенной кирпичами, обыкновенно на двух домохозяев по одному горну.

В горн ставилось до 500 различных посудин; 200 «варейных горшков», 50 жаровень, 50 балакирей, 20 рукомойников, 20 кувшинов, 20 мисок, 20 кастрюЛь 100 блюд, 100 круглых сковородок. В зависимости от культуры мастера посуду можно было уложить правильными рядами, и тогда ее в горн войдет больше, а если поставить вразброс — посуды уложится меньше, но зато качество обжига будет лучше. Мастер, который дорожил своим именем, всегда делал так, чтобы повысить качество своих изделий.

Когда посуда была уложена, разводили огонь. Обжиг начинался со слабого огня, топили обязательно сырыми дровами, такой огонь назывался куревом. После чего огонь усиливали и доводили изделия до красного каления, когда температура достигала 700— 900°С, чего нельзя было добиться ни на костре, ни в домашней печи.

Такой огонь поддерживался в течение шести часов. Затем верх горна засыпали песком, а топку замазывали глиной и оставляли на двое суток. Потом в верху горна делали небольшое отверстие и постепенно, в течение четырех-пяти суток горн остывал, после чего можно было вынимать посуду.

Остывшую посуду бережно укладывали в телеги с соломой и отправляли на ярмарки и базары в ближайшие села. Продавали в Мелекессе и Старой Майне, но поскольку здесь гончаров было много, ценились их изделия невысоко. Гораздо выгоднее было продавать в Ставрополе. Гончары продавали свой товар большей частью в розницу, очень редко — оптовым скупщикам. Оптовый торговец обычно покупал 100 посудин за 25 руб.

В розничной торговле гончарная посуда на ставропольском рынке в зависимости от качества шла по разной цене. Мелкие горшки продавались по 1—2 коп. за штуку, «варейные» — по 3—5 коп., жаровни — по 5— 7 коп., балакири — по 2—3 коп., рукомойники — по 3 коп., кувшины — по 5—8 коп. Какова же была экономическая эффективность работы гончарного мастера? Давайте подсчитаем. Для  одного горна требовалось подвезти два воза глины, что обходилось в 20—30 коп., купить 30 фунтов сурика по 12 коп. за фунт (3 руб. 60 коп.), фунт купороса по 20 коп. и два воза дров на 1 руб. 50 коп. Итого на один горн требовалось затратить 5 руб. 55 коп.

Посуда же с одного горна продавалась на 13 руб. Итого чистой прибыли получалось 7 руб. 45 коп. Один мастер-гончар со специальным помощником или мальчиком-подростком в год мог изготовить посуды на 15 горнов, в одиночку — на 6—8 горнов. Так что заработок гончара от 8—15 горнов равнялся от 60 до 112 руб. Немного.

Хороший мастер редко работал без подмастерья, ученика. Родители старались своего сына-подростка пристроить к хорошему специалисту, ибо владение каким-либо ремеслом, в котором было заинтересовано сельское общество, выделяло человека и материально и нравственно среди односельчан. Известны несколько условий, которые оговаривались крестьянами и мастером, когда те отдавали своих детей «для выучки» ремеслу. В одном из таких условий «выговаривалось», что мастер обязан только кормить мальчика и «сшить ему рубашку», в другом — «не бить слишком жестоко», как делают дурные хозяева, которые своих учеников бьют «незаслуженно, ругают в пьяном виде и утруждают непосильной работой». А чтобы мальчик не вздумал прежде срока сбежать от учителя-мастера, последний оговаривал в условии статью, дающую ему право за побег ученика взыскивать с родителей 25 руб.

Зачастую ученики мастера не только становились подручными, но и помогали сохранять уникальные приемы в работе умельцев.

Луковый промысел

В жизни ставропольчан, впрочем, как и жителей других городов, нередко случается всеобщее массовое увлечение каким-либо промыслом. Это зависит от местных традиций, а также от тех или иных катаклизмов в жизни людей. В XVIII веке жители Ставрополя увлекались выращиванием арбузов, которые, по свидетельству авторитетнейших путешественников, «здесь нарочито урождаются». В XX веке многие взялись за разведение кроликов, несколько лет назад модно было разводить нутрий, имея при этом немалую выгоду. С изменением экономической ситуации менялись и условия того или иного промысла.

В 60 — 70-х годах XIX века подавляющее большинство жителей Ставрополя увлеклось выращиванием лука, за что и город получил название «лукового городка». Недаром тогда говорили, что «кто не нюхал луку — тот не истинный ставропольчанин». Разумеется, не одни вкусовые качества привлекали ставропольского жителя к занятию луковым промыслом, хотя лук как продукт питания был уважаем в любой семье. Про самого последнего бедняка говорили, что «голь-голью, а лук во щи ест». Да и богатые знали пословицу о том, «кто ест лук, того Бог избавит от вечных мук». Лук как отрасль сельского хозяйства, как товар, породил всеобщее увлечение им. Лучшие луковщики при хорошем урожае за год выручали от 600 до 1000 руб. чистого дохода, затрачивая при этом на посев 100—150 руб., не более. Сейчас трудно сказать, кто первый поставил выращивание лука на промышленную основу. Так, для себя, немного для рынка ставропольские жители растили лук издавна. Все началось с «бессоновского» лука.

До революции самым крупным экспортером лука в России были крестьяне Курской губернии, здесь был центр знаменитого «стригуновского» лука из с. Стригуны, а на втором месте были пензенские крестьяне. Прекрасный «мячковский» лук выращивали в с. Мячково Московской губернии. И если с курскими и московскими торговцами ставропольчане встречались нечасто, то с пензенцами шла довольно оживленная торговля. В 12 километрах от Пензы, вдоль реки Суры располагалось большое село Бессоновка. Были здесь прекрасные места, пойменные, заливные луга. Недаром здесь все занимались выращиванием лука.

Ставропольчане смекнули, что места-то ведь похожи на наши: пойма, луга, тот же климат. И взялись разводить лук. Семена обычно покупали в с. Бессоновка потому что «бессоновский» лук способен был переносить самые дальние перевозки и длительное хранение, что делало его выгодным торговым продуктом. По сохранности, или, как говорили агрономы, по лежкости с «бессоновским» луком могли соперничать только «ростовский репчатый» да «мстерский» из Владимирской губернии.

Каковы же были затраты ставропольских жителей, занимающихся луковым промыслом? Первоначально семена лука-севка покупали в Пензе по цене от 90 коп. до 2 руб. за пуд. При доставке семян в Ставрополь их уже продавали по три-четыре рубля за пуд. На десятину земли требовалось в зависимости от сорта от 15 до 20 пудов семян. Особой заботы требовала земля под посев. Луку нужна была хорошая пойменная, малоистощенная земля, в Ставрополе такую землю называли «чищебой ».

Если не было своей земли, то её приходилось арендовать. Обычно аренда десятины земли составляла от 10 до 16 руб. За вспашку одной десятины платили обычно около шести рублей. Чтобы два-три раза прополоть за лето посеянный лук, необходимо было нанять 40—60 человек. Обычно это были женщины и девушки, которым платили по 20 коп. в сутки. Такое же количество женщин требовалось и для уборки выращенного лука.

Лук старались убирать в первой половине сентября, до заморозков. В народном календаре 8 сентября считалось не только рождеством Богородицы, но днем начала уборки лука. Этот день еще называли «луков» день. Опоздание с уборкой приводило к снижению лежкости лука, поскольку после полного усыхания листьев при наличии влажной почвы вновь начиналось отрастание корней. Для уборки старались выбирать сухую ветреную погоду, чтобы просушить лук на открытом воздухе. Сушка на солнце способствовала не только высыханию, но и обеззараживанию луковиц. Затем лук две три недели досушивали в сараях.

Под высокой крышей сарая подвешивался и связанный в пучки стреличник. После того как стреличник просыхал, приступали к вымолачиванию чернушки. Здесь тоже были свои правила. Многолетний опыт показывал, что чернушка хорошо вымолачивалась в ясные, солнечные дни и больше чем наполовину оставалась в шапках (семенных головках) в пасмурные дни. После уборки лук вязали в плетеницу, состоящую примерно из 50 луковиц. Теперь только оставалось продать лук на осенних или зимних ярмарках.

Много луку отвозилось в Самару, в степные места, где можно было продать товар подороже. Особо крупный, отборный лук возили и в большие города на проводившиеся там ярмарки: Казань, Нижний Новгород и другие, хотя и там мешала конкуренция. В арзамасских селах Кичанзино и Красное растили «арзамасский» лук, но и здесь наш лук находил своего благодарного покупателя.

Доход же от лука был такой: с одной десятины земли при хорошем урожае обычно собирали от 70 до ста возов лука; в каждом возу до двухсот плетениц, а каждые 20 плетениц, или 1000 луковиц, продавались от одного до полутора рублей. Бывало и дороже. Если хозяин серьезно занимался луковым промыслом, это было заметно по его быту. В своем доме он устраивал очень глубокий подпол, в котором хранили крупный лук, так называемый лук-матка, дающий при посадке семена лука (чернушку). Лук-матка требовал для своего хранения пониженной температуры, примерно как картофель.

На полатях под потолком хранился лук-севок, получаемый в год посева чернушки. Севок надо было хранить в течение всей зимы при температуре 15—18″С. Высаженный в грунт севок давал крупный репчатый лук, из которого в свою очередь отбирался на семена, и лук-матку. Но поскольку лук требовал затемненного хранения, то в домах луковых промысловиков окна частенько были прикрыты ставнями, отчего в помещении было обычно сумрачно.

К 90-м годам XIX века луковый промысел стал заметно приходить в упадок. Однозначного объяснения этому обстоятельству нет. С одной стороны, усилилась конкуренция в результате увеличения производства лука в других местах, а с другой, — отношение самих жителей к этому промыслу. Земля под посевами лука истощилась и уже не давала многократных прибылей. Ведь 5—10% за прибыль не считали. Эйфория получения сверхприбылей улетучилась. Необходимо было кропотливо, буднично наращивать навыки ведения луководства. Но ведь в душе-то ставропольчане были хлебопашцами и промыслы были для них в основном лишь способом дополнительного заработка.